«Ла»-охотник. В небе Донбасса - Страница 90

Виктор окончательно определился на третий, предпоследний день больничного. Во второй половине. Он тогда долго копался в своей тетради, перелистывал засаленные, исчерканные страницы, вчитывался в скупые строчки. Года-страницы были разные. Иные раздувались, переползая на соседние листы, но большинство белело двумя-тремя записями:

Год 1956:

– восстание в Венгрии (вроде летом, подавлено);

– Суэцкий кризис (Египет, Насер (получит Героя, потом предаст).

Год 1957:

– кубинская революция (Фидель Кастро, Че Гевара);

отставка Жукова (вроде как);

полет советского спутника. Белка и Стрелка? (Королев).

Это «Королев» было дописано карандашом. Виктор вспомнил про него позднее, в тот день, когда сбили Егорова. Почему-то в памяти всплыл создатель советских космических ракет, и он дописал о нем в тетрадь. Про Белку и Стрелку Саблин помнил только, что они были после первого спутника и перед Гагариным. Поэтому эта запись присутствовала и в 57-м, и в 58-м.

– Привет! – Дверь жалобно скрипнула, и в проем просунулся Ларин. Выглядел Вячеслав непривычно озабоченным.

– Тебя что, стучаться не учили? – Виктор закрыл тетрадь и недовольно оглядел визитера. – А если я не один?

– Тогда бы я тебе советы давал! – озабоченность со Славки моментально слетела, и он широко ухмыльнулся.

– Балаболка, – проворчал Саблин, сердиться на Славку было решительно невозможно. – Ну, докладай. Чего приперся?

– Тебя завтра выписывают?

– Размечтался! Даже если это и так, то я не признаюсь. Так что рассказывайте, вьюноша, о своих печалях. Я вам посочувствую.

– Ну тебя же выпишут? – настороженно спросил Слава. – Когда?

– Не знаю. – Виктор флегматично пожал плечами. – Ты же знаешь Синицына… с моим здоровьем я должен был умереть еще до рождения… Излагай.

– Шубин, мудак, сегодня на построении полчаса порол. Потом объявил, что сегодня у третьей эскадрильи будет приниматься зачет на знание материальной части истребителя. Комиссию назначил…

– Какой чудесный ход! – восхитился Виктор. – Макаренко отдыхает! Улитка за самолетами, а ты на эскадрилью, да? Растут люди! Это тебе не коров по взлетке гонять. Ну, так чего ты от меня хочешь?

Ларин угрюмо засопел.

– Голуба моя, – ласково пропел Саблин, – то, что тебя Шубин во все дыры сейчас сношает, я и так знаю. На этот случай умные люди используют вазелин, и я таки готов одолжить тебе баночку. Просто расслабься и получай удовольствие…

– Не смешно, – огрызнулся Ларин. – Ты мне скажи лучше, что с Рябченко делать? Сегодня летали шестеркой, с «Фоккерами» схлестнулись. А он, козел, бросил все, давай за одним немчиком гоняться. Гонял, пока не сбил. А на разборе я еще крайний остался. Шубин – собака бешеная и слушать не хочет…

– Растешь! Растешь! Уже за советом пришел. Глядишь, через полгода и сам думать начнешь. А все твой любимый Шубин, который собака бешеная! Заботится о тебе, учит, здоровье тратит! Сколько он с тобой возится? Полгода? Хе-хе, полгода, не вынимая… Я бы так не смог!

– Да хватит тебе! – взорвался Славка. – У меня голова сейчас взорвется, а тебе все хаханьки…

– Ну а как иначе? Ты сейчас как та стрекоза из басни, хе-хе. И это вовсе не хаханьки, а можно сказать, аванс в твой адрес. Потому что как только я вернусь в эскадрилью, то в тот же день Шубин будет сношать уже меня. За все косяки, которые ты успеешь натворить. Или если мне повезет, то Улитку. Это кто из нас раньше в полку появится…

Ларин обиженно поджал губы.

– Не дуйся, голуба. Шубина тоже можно понять, его тоже сношают. А уж как нашего комдива дерут! У-у-у. Тебя от такого давно бы порвало, как того хомяка.

– А как же сегодня-то быть? – спросил Славка.

– Ты прямо как маленький, – ответил Виктор. – Надо выполнять приказ! Берешь техописание и начинаешь гонять личный состав. И контролируешь, чтобы не спали над книжкой, а когда комиссия тебя вздрючит, а она тебя вздрючит, ты поймешь, что личный состав надо любить, как жену. Это значит, ежедневно и желательно пару раз за день. А с Колькой еще проще. Просто его надо постоянно бить по голове толстой палкой. Ему так доходит быстрее. Если палку жалко, то поставь ведомым к Острякову. Сразу шелковым станет…

Ларин опечалился.

– А ты думал, – засмеялся Саблин, – это тебе не шашкой в кабине махать, подолы девкам задирая. Через это все прошли, один ты у нас… одаренный. Ты лучше скажи мне, кто сегодня в БАО дежурный? Ромашев? Слушай, если увидишь, скажешь ему, чтобы в бане огонька поддали. Пойду, искупаюсь, а то эти таблетки уже в мясо впитались…

…За стеной гомонили соседи. Их голоса то взрывались смехом, то замолкали, и тогда было слышно, как где-то далеко лает собака. За окном темнело, и листы тетради становились серыми, а буквы на них тускнели и расплывались. Он листал годы-страницы, вспоминал прошедшее, думал. Потом накинул реглан, вышел на улицу. За домом стояла большая беленая печь для выпечки хлеба. Виктор выдрал из тетради первый лист, с годом «1945», безжалостно его скомкал и сунул в черный зев. Тусклый огонек стал быстро разгораться, освещая закопченные стены топки, пожирая бумагу, обращая прахом короткие строки. Годы улетали в печь один за другим, сгорая в пламени, обращая будущее невесомым пеплом.

– Что ты там палишь? – Таня подошла неслышно и, опершись на дерево, наблюдала, как он бросает в печь бумаги.

– Да… бумажки всякие. – Виктор даже вздрогнул от неожиданности и быстро кинул в печь обложку. – Письма старые… мои записки. Сегодня перебирал, нашел. Заметки старые, про тактику. Дневник. Несколько писем. Старье. Хлам.